Отвесными спадами и пропастями надвинулся Кара-Даг на беспокойное море, хотел задавить его своею тяжестью и засыпать тысячью подводных камней. Как разъяренная, бросается волна к подножью горного великана, белой пеной вздымается на прибрежные скалы и, в бессилии проникнуть в жилище земли, сбегает в морские пучины.
Дышит мощью борьбы суровый Кара-Даг, гордой песней отваги шумят черные волны, красота тихой глади редко заглянет в изгиб берегов. Только там, где зеленым откосом сползает ущелье к заливу, чаще веет миром покоя, светлей глубина синих вод, манит негой и лаской приветливый берег.
Обвил виноград на этом месте серые камни развалин древнего храма, желтый шиповник смешался с пунцовым пионом, и широкий орех тенит усталого прохладой в знойный день. А в светлые ночи встают из развалин виденья давних лет; церковная песнь чудится в легком движении отлива, точно серебрится в лунных лучах исчезнувший крест.
Из ущелья, в белых пятнах тумана, выходят тени людей; в черных впадинах скал зажигает светляк пасхальные свечи; шелестят по листве голоса неясною сказкой. Мир таинственных грез подходит к миру видений, и для чистой души, в сочетаниях правдивых, исчезает грань мест и времен.
Колыхаясь, огромный корабль отделяется от скал и идет в зыбь волны. На корме у него, в ореоле лучей, уходящий на мученический подвиг святитель Стефан; отразились лучи по волне серебристым отсветом.
Оглянулся святитель на землю: затемнилась гора. Черной мантией укрыл Кара-Даг глубины пропастей, черной дымкой задернулись воды залива. Молился Стефан. Легкий бриз доносил до земли святые слова, и внимали им тени у развалины храма. Из толпы отделилась одна; свет звезды побежал по мечу правителя Фул Анастаса. Со скалы взбил крылами мощный орел; содрогнулся рой видений. Из пещеры взлетела сова. Раздалось погребальное пенье оттуда и плачевной волной понеслось. Догорающий свет, отголосок костра рыбаков, по тропинке скользнул, и на ней промелькнула тень старца. Плакал старец – в Светлую ночь совершилось в Фулах убийство – на кровавый искус осудил Анастас неповинных.
Оборвались откуда-то камни, долго бежали по кручам оврага; в шорохе их был слышен неявственный ропот. Над скалой загорелась красным светом звезда, отразилась багрянцем в заливе, упала тонким лучом на шип диких роз и кровинкой казалась в пионе.
И вздрогнула тень Анастаса, опустила свой меч; скатилась с пиона кровинка; взвилась белая чайка с утеса, понеслась над горой: видно, откроются двери Фулской тюрьмы.
Зажглась в небесах звездная сеть, белым светом обвила луна Кара-Даг, оделась гора в ризу блеска от отсвета звезд, заискрилось море миллионом огней. По зыби морской, от развалин старинного храма, развернулся ковер бриллиантов, и над ним хоровод светлых душ, в прозрачном венце облаков, пел пасхальный канон:
– Христос анэсти!
На мгновение мелькнул в уходящей дали Стефанов корабль, и оттуда, где он исчез, понесся волной тихий пасхальный звон. Радость светлого дня доносил тихий звон до земли; перекатами эха был подхвачен в горах Кара-Дага, перекинут на север неясной мечтой; у костра пробудил рыбаков.
И исчез мир видений.
(отузская легенда)
Капитан Яни лежит у костра, смотрит на гору.
– Как камбала, капитан Яни?
– А, чатра-патра… Плохо, неплохо! Куда идешь?
– В Кара-Даг. Там, говорят, сегодняшнюю ночь слышен звон.
– Откуда звон? Из Кизильташа?
Капитан Яни отворачивается, что-то шепчет.
– Оттуда, – показывает он на море. – Может быть, даже из Стамбула.
Мы некоторое время молчим, и я смотрю на Кара-Даг. Отвесными спадами и пропастями надвинулся Кара-Даг на берег моря, точно хотел задавить его своею громадой и засыпать тысячью подводных скал и камней. Как разъяренная, бросается волна к подножью горного великана, белой пеной вздымается на прибрежные скалы и в бессилии проникнуть в жилище земли сбегает в морские пучины.
Капитан Яни подбрасывает в костер сушняку и крутит папироску. Я ложусь на песок рядом с ним.
– А ты сам слышал?
– Когда слышал, когда нет.
Темнеет. Черной дымкой подернулся Отузский залив; черной мантией укрывает Кара-Даг глубины своих пропастей. Капитан Яни медленно говорит, вставляя в речь греческие слова, и я слушаю под шум прибоя рассказ старого рыбака. Слушаю о том, как под Кара-Дагом был некогда город и в залив входили большие корабли из далеких стран.
– Хроня, хроня! Как бежит время.
И, как раз там, где ползет желтый шиповник, был прежде монастырь. Бедный монастырь; такой бедный, что не на что было купить колоколов. Тогда в Судаке жил Стефан. И просили монахи святого Стефана помочь им, но был беден Стефан и не мог помочь. Был беден, но смел, не боялся сказать правду даже знатным и богатым. Не любили его за это царь и правители и вызвали на суд в Стамбул. В самую пасхальную ночь увозили его на корабле. Плыл корабль мимо Кара-Дага, и вспомнил святой монахов. Вспомнил и стал благословлять монастырь. А в монастырь к заутрене прибыл из города Анастас астимос, Анастас правитель. Знали и боялись Анастаса на сто верст кругом: никому не давал пощады.
В те времена в стране был обычай: кто под Пасху оставался в тюрьме – того отпускали на свободу. Не хотел Анастас исполнить обычай, велел потуже набить колодки заключенным. Узнал об этом игумен и не велел начинать службы.
– В чем дело? – спрашивал Анастас монахов.
Боялись монахи сказать, но все же сказали.
– Ох, строгий игумен. Не начнет, если сказал. Отпусти людей из тюрьмы.
Вскипел гневом Анастас, схватился за меч.
– Нейдет в церковь, так сам пойду за ним.
Выше церкви было кладбище. Еще теперь можно найти могилы. Только подошел астимос к кладбищу – зашевелились могильные плиты. Отшатнулся Анастас, опустил меч; отнялись у него ноги; не мог идти дальше.
– Анастас, сделай! – сказал чей-то голос.
Может быть, было не так, но так говорят. И подошел к Анастасу игумен, упал пред ним Анастас, обещал сделать по обычаю. Открыл игумен церковную дверь, и запели монахи. Дошел голос их до Стефана и ответил он:
– Воистину воскресе!
Но не услышали монахи, а по молитве святого донесся до них откуда-то перезвон колоколов.
– Чудо случилось.
И объяснил игумен людям это чудо. С тех пор, сколько ни прошло лет, всегда в ночь на Пасху слышен в Кара-Даге Стефанов звон. Точно издалека приходит, точно вдаль уходит.
Догорел костер; замолчал старый рыбак. Должно быть, пришла полночь. Сейчас зазвонят. Прислушался капитан Яни.
– Ты слышишь?
И мне показалось, что слышу.
|
